Спаси и сохрани!
Очерк
(Елена Макарова)
Как-то, лет двадцать назад, гостила я в далеком сибирском селе Верхний Кужебар и, конечно же, познакомилась там со старенькой соседской бабушкой со странным и красивым именем Филисада. Не знаю, почему, но обстоятельство это казалось мне знаменательным: как-будто женщина эта – символ именно русской извечной горести, а имя ее – эхо из глубины веков.
Филисаде Васильевне Алехиной исполнилось в ту пору уже 93 года. Она была маленькой, хрупкой, из-под платка выбивалась седая прядь, на прозрачные уже от старости глаза постоянно наворачивалась слезинка, а изработанные руки теребили фартук: было видно, что до сих пор хлопотала по хозяйству, неугомонная. Жила она с дочерью Полиной и зятем Владимиром. Они частенько зазывали меня, городскую, в бесхитростные соседские гости: на чаек с пирогами, а потом мы подолгу беседовали под кедровые орешки-«сибирский разговор».
Так я и узнала, что родилась бабушка Филисада здесь, в этом же селе. В 19 лет ее, младшенькую в семье, выдали замуж за тамошнего же, верхнекужебарского парнишку Кирилла Алехина. Эх, сколько же свалилось-то сразу на ее юные плечи! Свекровушка, царство ей небесное, почти слепая была, а в семье, кроме ее молоденького мужа, еще два младших брата да отец, свекор то- бишь. Мужички, правда, не с ленцой, работники, хозяйство крепкое держали: маслобойку свою сами обслуживали, да три лошадки им в этом пособляли, а как же без них, без лошадок-то? В хлеву - три коровы-кормилицы, ну и, конечно, птица да свиньи. В общем, пришлось молодой хозяйке везде успевать. Вспоминала она, как хорошо жили тогда люди в деревне, побогаче, чем сейчас: в каждом дворе – лошадь и коровка была, а то и две, если трудился, рук не покладая. Не боялись тогда работы, в радость она была, так как старались для себя, с песнями на покос ездили, а возвращались уставшими, но усталость та была не изматывающей душу, а пьянящей запахом скошенной травы. Хочешь – верь, хочешь – нет, но так, говорят, и было, правда, колхозы тогда еще не придумали.
Зажили молодые справно, все – честь по чести, с полным друг к другу уважением. Тут, в тридцатом- то году, и первенец Колюнька родился. Еще одним мужичком в избе больше. А как исполнилось ему полгодика, зачудили в деревне: кулак, середняк, бедняк, колхоз… Видно, из-за маслобойки этой, что кормила всю семью, и попали Алехины в кулаки. Дали им три дня на сборы и – вон из деревни! А с ним еще семей двадцать, их же, верхнекужебарских. Филисаде же, правда, сказали, что, учитывая ее бедняцкое происхождение, что Алехина она всего два года, разрешают ей остаться вместе с маленьким сыном в деревне, у родителей. Да как же это, люди добрые?! Мужа угоняют, а я здесь одна бедовать стану? И пошла Филисада за мужем. Что могли, на телегу сгрузили, усадили слепую свекровь, братьев младших и Филисаду с дитем, посмотрели в последний раз на крепкий и видный свой дом с высоким крыльцом и, сопровождаемые женским плачем, вкупе с другими, такими же изгоями в своей земле, двинулись в райцентр Каратуз. А там уже нагнано! Со всей округи телеги с бабами, ребятишками и узлами. Пока стояли, ждали дальнейших указаний, скарба у всех заметно поубавилось, так как многое реквизировали, а попросту – грабили люди с винтовками под бабий вой. Так, через сто верст, добрели до города Абакана. На железнодорожной станции, в ожидании поезда, их рассортировали, кого куда. Вот и верь словам: «Дальше Сибири не пошлют». В городе их тоже ждала потеря: выпрягли всех лошадей, оставив только телеги. Тут дождь холодный майский припустил, как будто оплакивал… И уж не знала Филисада, пряча сынишку под телегой, слезы ли, дождь ли вытирала рукой с лица. Да только слышала отовсюду: «За что, Господи?! За что?!». И сама не знала ответа…
В вагоне, кроме них, ехали люди со всей округи и еще пять верхнекужебарских семей. Держаться старались вместе: роднее как-то. Так и домучились до станции Ижмарка, что на Чулым-реке. Выскочили из вагона, Господи, хорошо то как: небо, лес, река! Соскучились по воде. Ан, не тут-то было, не на курорт прибыли: берега у реки крутые, обвалистые, да такие высокие, что не добраться.
Но и тут – еще не конец. Погнали их под конвоем дальше, в тайгу, где места нехоженые. Мужчины наскоро соорудили шалаши, набросали еловых веток, чтоб теплее было, да какое там! Филисада все Колюньку своего телом грела, да ослаб мальчишечка навовсе за дорогу такую. А одна из женщин печурку сохранила и привезла. Вот ее-то и поставили в шалаш к Филисаде, чтоб ребенку теплее было. Но, как ни старалась мать, сына Бог прибрал, видя такие их муки. Заледенело все в ее душе, а все ж избавление…
Господи, Господи!
Мужчин заставили лес валить, дорогу ладить. Дорогу то делали, да сами не знали, куда она приведет. Где-то в таежной глуши (поговаривали, что Омск недалече) остановились совсем. Ослабевшими от голода и тяжкой работы руками вырыли землянку, нары настелили, а Филисада, испросив у свекра и свекрови дозволения, вынула из иконки стеколышко - вот и оконце нам!
Господи, прости!
Отощали все – не узнать, да и то правда, какая кормежка? Шишки да суп из травы с горсткой мучицы, где уж тут не заболеть? Вот и свалил всех тиф. Перемерло тогда – не дай Бог! И Алехиных не миновало: одна Филисада держалась, ходила за всеми, помогая выкарабкаться. Самым страшным казалось ей тогда остаться одной в этой глуши, вот и выхаживала, как могла. Услышал Он ее мольбы, и все Алехины выжили.
Зимовали всей колонией в бараке, выстроенном дружно перед самой зимою. Так и жили там, как дрова в одной поленице. А весной им опять работенку придумали: мужчин, кто еще на ногах держался, отправили в поселок Зерянка в колхозе лес валить, а женщины там же должны были на земле работать. Да только силушек не осталось. И, хоть боялись комендатуры в той же Зерянке, семейно решили, что Филисаде и Кириллу надо бежать.
Тем паче, что не так давно и весточку получили от дяди своего, который работал в родных местах на Артемовском прииске. В весточке той дал он знать, что беглых здесь принимают и работу дают, а значит, жить можно будет. А еще такая охота брала на родные места глянуть! Вот уж точно: охота – пуще неволи. Сказано – сделано. Тишком удалось документы справить: купили у одной женщины бумагу, в которой указаны были три фамилии, будто людям этим дозволено в те края ехать.
Бежать удалось вечером: одна из лодок на берегу оказалась незамкнутой. Всю ночь Филисада с мужем спускались по реке, к утру вышли на чистое место, а их как будто ждали. Увидели они телегу, на ней – мужика, одного из тех, кто в комендатуре служил. Обомлела Филисада, но виду не подала: «Подвезите, дяденька, - говорит, - да не бойтесь, мы не какие-нибудь, у нас и документы есть». Заглянул мужик в бумагу, спрашивает, а где тот третий, что в ней указан? А она, умница, и здесь нашлась: «Помер он, сердешный. Царствие ему небесное». С тем и поехали. Долгонько потом еще через тайгу пробирались, все станцию Ижмарка искали, а оттуда – прямиком в Абакан. Как все это было, что ели, что пили – ничего уж толком не помнила, а может, и тогда, как в горячке была: боялась, а вдруг, вернут!
На Артемовском прииске муж в забой спустился, а Филисада там же вагонетки с рудой двигала. Тяжко, зато не под ружьем. За это время доченька у них родилась. Уж какой желанной была Галинка! А за год до войны еще одну девчушку Бог подарил. Вроде бы и жить можно.
Но в 41-ом грянуло! Война. Проводила своего тридцатилетнего мужа на фронт. Прииск забирал силы, но он же давал возможность не умереть с голоду. Но война уносила не только мужчин. Заболела младшенькая. Ну, что ж, Бог дал – Бог взял… Осиротела опять.
Муж воевал на Калининском направлении, оттуда и получила Филисада вскорости первую похоронку. Оплакала, простилась в душе, стала приноравливаться к вдовьей своей доле, а тут – письмо. От него! Жив! Пишет, что ранен сильно в бедро, лежит в московском госпитале.
Слава, Тебе, Господи!
Только и успела ответ написать, а, дожидаючи весточки, получила лишь вторую похоронку. Разбомбили фашисты госпиталь!.. Сразу поверила: это все… И не плакала, не голосила, потому что знала обо всем раньше. И ничему не удивилась. Как будто ждала. Она привыкла к горю…
Не ощущая больше страха, вернулась в родную деревню, в родительский дом, к матери. И начала жить снова.
А жизнь пошла-поехала, как тяжелая вагонетка по длинной-длинной колее.
Спустя почти тридцать лет, взрослая ее дочь, с мужем своим и сыном, навестили Преображенское кладбище в Москве, где, если верить похоронке, был погребен ее отец. Долго бродили они среди братских могил, вчитываясь до боли в глазах в буквы, выбитые на плитах. Отчаявшись отыскать, направились к выходу, и вдруг: АЛЕХИН КИРИЛЛ ТИМОФЕЕВИЧ. Первая, согласно русскому алфавиту, фамилия в длинном и печальном списке.
Вот и встретились наконец…
Спасибо, Господи!
Вот такая жизнь прошелестела передо мной желтыми от времени страницами, опалив тоской и безысходностью. Кто отнял у этих людей кров, имущество, детей, судьбу и саму жизнь?
И я боюсь, очень боюсь, что когда-нибудь вновь придет время, и вооруженные люди, бряцая затворами, прикажут именем Закона открыть ворота, амбары, погреба, дома и души. И где искать тогда защиту?
Господи, спаси и сохрани РОССИЮ!